Родился в Москве в семье Товия Алексеевича Третьякова (1926 года рождения) — инженера, участника Великой Отечественной войны, и Нины Ивановны Третьяковой (1927 года рождения) — рабочей.
В 1976 году окончил факультет журналистики МГУ им. М. В. Ломоносова.
В 1976—1988 годах работал в Агентстве печати «Новости».
В 1980 году стал членом КПСС.
В 1988—1990 годах — в редакции газеты «Московские новости» в качестве обозревателя, затем политического обозревателя и, наконец, заместителя главного редактора.
В 1990 году вышел из КПСС.
В 1990 году создал «Независимую газету» и был её главным редактором (до начала лета 2001 года), а также её отдельно выходящих приложений — «Независимого военного обозрения», «НГ-религии», «Ex libris НГ» и других.
По словам иеромонаха Симеона (Томачинского): «Как редактор Виталий Третьяков, конечно, абсолютно гениальный человек, газету и приложения он строил очень интересно, они сразу же раскупались. Кстати, Третьяков первым ввёл в газету целую вкладку, посвященную религии. Тогда о религии в прессе в лучшем случае был один абзац, и то связанный с каким-то скандалом. <…> То, что в светской газете появилась подобная вкладка — это, конечно, был прорыв, тем более что вкладка выходила внутри газеты, которая пользовалась огромной популярностью у интеллигенции. Тогда не было журналистов, пишущих о религии, и приходилось изощряться, чтобы найти материалы и авторов. Возможно, поэтому многие публикация в „НГ-религии“ оставляли желать лучшего, особенно в сравнении с уровнем основного издания. Но они всегда активно обсуждались».
С 2001 года по 2013 год — владелец и генеральный директор «Независимой издательской группы ‘НИГ’». С того же года вёл программу «Что делать? Философские беседы» на телеканале «Культура» в течение 19 лет. В 2003 году программа получила премию ТЭФИ.
С 2005 года по 2009 год — владелец и главный редактор ежемесячного журнала «Политический класс». Всего за 5 лет вышло 60 номеров журнала, с января 2010 года выпуск приостановлен и больше не возобновлялся.
В 2006—2007 годах — главный редактор еженедельника «Московские новости».
В 2008 году создал и возглавил Высшую школу (факультет) телевидения МГУ им. М. В. Ломоносова.
Другие факты
В 1991—1992 годах – вёл колонку в газете «Le Figaro.» (Франция).
В 2000—2002 годах — профессор факультета прикладной политологии Высшей школы экономики — Государственного университета.
В 2001—2007 годах — профессор факультета международной журналистики МГИМО (У) МИД РФ.
В 2004—2008 годах — член Совета при Президенте РФ по содействию развитию институтов гражданского общества и правам человека.
С 2004 года — почетный профессор Российско-Армянского (Славянского) государственного университета в г. Ереван, Армения.
Член Президиума Совета по внешней и оборонной политике (СВОП) с момента его основания.
Член Попечительского совета Института стран СНГ (Москва).
Руководитель Социологической службы «Vox populi-T». Вместе с профессором Борисом Грушиным (скончался в 2007 году) — автор и руководитель долгосрочных социологических проектов «100 наиболее влиятельных политиков России» (ежемесячные опросы с января 1993-го по 2011 год) и «100 экспертов России’» (ежеквартальные опросы с мая 2000-го по 2005 год).
Выступил в качестве одного из создателей (вместе с писателем Святославом Рыбасом) Сетевого Российского государства на сайте Respublika.ru, существовавшего в Интернете в период с 2002 по 2008 годы в форме своеобразной игры. В работе Т. А. Догадиной «Мнимые политические субъекты как часть коммуникативной политической среды» данное виртуальное государство приводится в качестве «примера участия в политическом коммуникационном пространстве современной России мнимого политического субъекта», а виртуальные выборы, проводившиеся на сайте, стали по мнению автора «частью политического коммуникационного процесса в России».
Автор многочисленных статей в различных советских, российских и зарубежных СМИ.
Основные лекционные курсы (на основе собственных учебников) в Высшей школе телевидения МГУ: «Теория телевидения» и «Теория и практика современной журналистики».
Ведёт блоги в «Живом Журнале», «Фейсбуке», «Твиттере», «ВКонтакте», «Телеграме», «Ютубе», и «Инстаграме».
Основные книги
Журфак (1971—1976 гг.). Из СССР в Россию и обратно. Воспоминания, т. 4 (в 2-х книгах). 888 с. «Ладомир», Москва, 2023
632-я школа (1968-1971 гг.). Из СССР в Россию и обратно. Воспоминания, т.3. 320 с. Издательство Санкт-Петербургского гуманитарного университета профсоюзов, Санкт-Петербург, 2022
Владимир Путин. 20 лет у власти. 256 с. «Алгоритм», Москва, 2018
Премудрости и глупости, собранные вместе. Книга афоризмов, парадоксов, максим и прочих сентенций. 256 с. «Бослен», Москва, 2018
Как стать знаменитым журналистом. 2.0. Курс лекций по теории и практике современной журналистики. 672 с. «Ладомир», Москва, 2016
Как стать знаменитым на телевидении. Теория телевидения для всех, кто хочет на нём работать. 536 с. «Ладомир», Москва, 2016
Конфликт с Западом. Уроки и последствия. 256 с. «Алгоритм», Москва, 2015
Теория телевидения. ТВ как неоязычество и как карнавал. Курс лекцийТретьяков В.Т. 664 с. «Ладомир», Москва, 2015
Из СССР в Россию и обратно. Воспоминания, т. 2. Детство и отрочество. Книга 1. Части II и III. 614 с. «Ладомир», Москва, 2014
Из СССР в Россию и обратно. Воспоминания, т. 1. Детство и отрочество. Книга 1. Часть 1. 248 с. «Ладомир», Москва, 2013
Как стать знаменитым журналистом. Курс лекций по теории и практике современной русской журналистики. 560 с. «Алгоритм», Москва, 2010
Что делать? 304 с. «Алгоритм-Книга, Эксмо» Москва, 2009
Наука быть Россией. Наши национальные интересы и пути их реализации. 768 с. «Русскiй мiръ», Москва, 2007
Бесхребетная Россия. Статьи из «Российской газеты» (2002-2006). 544 с. ИИК «Российская газета», ИД «Московские новости», Москва, 2006
Нужен ли нам Путин после 2008 года? Сборник статей. 184 с. ИИК «Российская газета», Москва, 2005
Как стать знаменитым журналистом. Курс лекций по теории и практике современной русской журналистики. 623 с. «Ладомир», Москва, 2004
Русская политика и политики в норме и в патологии. Взгляд на события российской жизни 1990-2000. 863 с. «Ладомир», Москва, 2001
Титус Советологов. Их борьба за власть. Очерки идиотизма российской политики. 192 с. «Независимая газета», Москва, 1996
О томе воспоминаний «Журфак»
Александр Кондрашов (Литературная газета, № 11 (6876) (22-03-2023))
Виталий Третьяков – один из самых известных и уважаемых журналистов России. Я не знаю никого из основавших какое-либо СМИ (пусть не подобное «Независимой газете», но хотя бы приближающееся к ней), кто отважился бы на столь грандиозное автобиографическое предприятие. Многотомное, где подробно было бы рассказано о происхождении, детстве, родных местах и людях, школах, журфаке МГУ. Готовятся также к изданию тома об АПН, которому отдано более десяти лет, и также о вспыхнувших во время перестройки «Московских новостях», а уж сколько томов достанется «Независимой газете» и «святолихим» 90-м, пока неизвестно.
Поверхностному читателю покажется, что «Журфак» (том в двух книгах) посвящён в основном разгульной студенческой жизни, рискованным пикировкам с профессорами и изматывающим любовным приключениям, в которых шекспировские страсти перемежаются со студенческими пирушками в многочисленных питейных заведениях, подробно перечисленных и любовно описанных. По настроению и многослойности том напоминает легендарный диск Давида Тухманова, появившийся как раз в те годы, – «По волнам моей памяти». И конечно, не только «хмельные пирушки» стали содержанием «Журфака». Автор сам удивляется, сколько в дневниках упомянуто прочитанных за время учёбы книг, сделано выписок из них, и это помимо обязательных, включённых в образовательные программы (он всерьёз помышлял и о писательской стезе). Сколько музеев, выставок, а также сколько фильмов и спектаклей просмотрено, сколько времени проведено в библиотеках, не только в Ленинке, но и в других, где приходилось от руки переписывать необходимые тексты для студенческих работ. А сколько этих работ выполнено! И не только за себя, но и для чудесных однокурсниц, и все – на отлично. В книге отражён большой, радостный, иногда тяжкий путь познания. В том числе и самого себя.
Но главное, конечно, сопутствующие события и мир, открывающийся жадному до новых впечатлений юноше. Люди, среди которых интересны все. Здесь и знаменитая пловчиха Прозуменщикова, и сын знаменитого клоуна Никулина, вдруг захотевшие стать журналистами, и прославившиеся впоследствии, тоже не как журналисты, трагически погибшие предприниматель Иван Кивелиди и сценарист Валерий Золотуха, и многие другие. Все, как говорится, попали в историю, а кто-то даже делал её. Люди эпохи перемен. И их творцы. Вольные, невольные, и среди них недавний школьник Третьяков, он шёл по жизни целеустремлённо. И поначалу его особо не останавливали. Ведь и правда, тогда действовал советский принцип: «молодым везде у нас дорога» – каждый мог поступить в любой институт. Ну почти. Нужно было только очень хотеть. Увидев в школьные годы фильм «Журналист», он, как и многие, захотел очень. И поступил. Не с первого раза, но поступил. Третьяков не раз вспоминает о честолюбии – он смолоду готовил себя к большому поприщу и, может быть, не осознавая того, готовился к главной книге своей жизни под названием «Из СССР в Россию и обратно» и потому вёл дневник.
Студент Третьяков в университете
Из людей, издававших свои воспоминания, письма, дневники, известны многие, например актёр Валерий Золотухин. Ежедневные, часто очень обыкновенные, а иногда ошарашивающе откровенные записи и были содержанием его книг. Поскольку он выдающийся актёр, а в дневниках фигурировали необыкновенные люди вроде Высоцкого и Любимова, читать их было интересно. Известна также замечательная книга писателя Юрия Нагибина, но это был блестяще отредактированный дневник, автобиографический роман, где страницы, посвящённые возлюбленной, – отдельная страстная поэма в прозе. Многотомные дневники-ежегодники издавал также бывший ректор Литинститута писатель Сергей Есин: кто только в них не попадал, и я там тоже пару раз упомянут. Есин прочитал мой роман о театре и похвалил лирическое отступление о «вещных ценностях», где, отвлёкшись от сюжета, я вдруг стал вспоминать (и долго не мог остановиться), что и сколько стоило в советские годы. Конечно, за этими страницами вставало время. Ушедшее. Безвозвратно? Мне кажется, Третьяков хочет его реабилитировать и сохранить, потому что это было точно не худшее время нашей страны. Чтобы легче было воссоздать то хорошее, что забыто или оклеветано. Может быть, уже не нам, но учитывая наш опыт.
«Журфак» – документальный роман именно журналиста. Третьяков не редактирует, как писатель, свой дневник, свои и чужие письма. Не беллетризирует ни себя, ни окружающих. Главное – воссоздать по возможности точно, что и как было. Иногда какое-то событие (или человек) в дневниках и воспоминаниях впервые появляется как бы в тумане. Тут же начинается расследование, Третьяков подключает участников, публикует их свидетельства, они дополняют, уточняют, опровергают, одни воспоминания толкают другие, и картина полувековой давности наконец восстанавливается полностью. И что удивительно, часто событие предстаёт совсем не таким, каким казалось поначалу.
Конкурс на журфак был почти такой же большой, как в театральные училища, открытием было и для Третьякова, и, думаю, станет для многих читателей – то, что примерно половина поступивших на отделение международной журналистики были «блатными»: дети известных журналистов, руководящих работников, дипломатов; остальные – «рабфаковцы», то есть те, кто поработал на производстве или отслужил армию и занимался на подготовительных курсах, свою квоту имели также представители союзных республик, а совсем без блата поступали единицы. Вот Третьяков и был такой единицей. Если бы на этот очень важный, «идеологический» факультет принимали в основном не «блатных», а таких «единиц», может быть, и судьба нашей страны была бы иной.
А поступление на журфак ощущалось как фантастический взлёт по социальной лестнице: совсем недавно ты – обыкновенный десятиклассник в серой школьной форме, и вдруг ты – студент МГУ – в шикарном, находящемся неподалёку «Интуристе», самом недоступном отеле СССР, сидишь в баре и пьёшь прекрасный чёрный кофе с самой красивой девушкой Москвы. Кофе, мороженое и даже рюмка сделанной на экспорт «Столичной», вид сверху на улицу Горького. Впрочем, насчёт рюмки надо уточнить, и через несколько страниц выясняется, что в первый раз «Столичной» не было.
«Ах, как первая любовь, она сердце жжёт». Самые манкие страницы книги посвящены именно любовям. Их здесь, как в песне Окуджавы, три. Первая любила, но думала, думала и всё-таки вышла замуж за другого. Взрослого, уже состоявшегося. Потом вторая, что «к первой льнёт», которая на втором курсе тоже успела выскочить замуж, но не прекратила кружить голову однокурснику и докружила бы таки, если б не появилась третья. Которая вдруг на вокзале Севастополя заглянула будущему декану в глаза, и… «ключ дрожит в замке, чемодан в руке» – надежда русской журналистики, как его уже тогда называли, попадает в водоворот, из которого можно было и не выбраться.
Во многих мемуарных книгах читать про молодые романы мэтров неловко – «были когда-то и мы рысаками», в «Журфаке» же этого нет, хотя тексты весьма откровенные, здесь молодому герою сочувствуешь, как товарищу по несчастью. И счастью.
В книге замечательные портреты и студентов, и преподавателей, некоторые из которых становились близкими друзьями. Легендарный декан журфака Ясен Николаевич Засурский здесь не очень похож на тот светлый образ борца за свободу слова, что сложился в прессе с перестроечных лет – в книге рассказано, как декан «просил» «товарища Третьякова» прекратить делание машинописного журнала, который они стали издавать с другом, потому что официальная факультетская газета была скучна и неинтересна. В школе ему подобный журнал издавать разрешали, а на факультете журналистики: «Товарищ Третьяков, не надо!»
Студент Третьяков в стройотряде
Тем не менее благодарный летописец создал прекрасную «третьяковскую галерею» выдающихся преподавателей журфака. И тут можно позавидовать Виталию Товиевичу и его сокурсникам – в 70-е годы в МГУ можно было получить великолепное университетское образование. Третьяков, в отличие от многих, с квалифицированным жаром брал всё, что мог дать университет.
Остроумно и очень живо описаны выезды на картошку на колхозные поля рядом с Бородино, стройотряд в Казахстане, студенческая командировка в Узбекистан, первая поездка за границу (в Польшу), и практика в ставропольской газете, военные лагеря под Ковровом…
Роман-документ Третьякова прошит и скреплён живыми лирическими нитками. Любовь, вполне традиционная, земная, горячая, – главное, что есть в этой книге. И к знаниям, конечно, и к огромной стране, которая тогда называлась СССР.
Давно я не читал книг с таким интересом, давно не спешил так домой, чтобы скорее сесть в кресло, взять в руки книгу и прочитать, чем же завершилась та или иная коллизия «Журфака». И что будет дальше.
Виктория Шохина (Свободная Пресса 14.03.2023)
Вышла в свет книга «Журфак (1971−1976 гг.)» Виталия Третьякова; это 4-й том (в двух книгах) его воспоминаний «Из СССР в Россию и обратно». (М.: Ладомир, 2023) Книгу эту автор посвятил «студентам факультета журналистики Московского университета 70-х годов и моим нынешним студентам — студентам Высшей школы телевидения МГУ».
А значит, и мне. Потому что я тоже училась на журфаке, практически в те же годы. Так что я читала эту книгу почти как соучастник, ну если не соучастник, то свидетель, это точно. Мы с автором сидели в одних и тех же аудиториях, слушали одних и тех же преподавателей, ходили по одним и тем же коридорам. Курили у памятника Ломоносову во дворе, а то и на факультете, на первом этаже, справа от главной лестницы, прямо под табличкой: «Курить запрещается. Декан факультета журналистики Я.Н. Засурский» — и вполне реалистично изображенный окурок. Такие были порядки при «тоталитаризме», сейчас там не покуришь! Кстати, отдельная главка книги посвящена многолетнему декану журфака Ясену Николаевичу Засурскому. Тут и пиетет, и благодарность, Но и «критическое отношение ко многим его словам и действиям».
Веселый наш факультет (даром что считался идеологическим) был своего рода Касталией — прежде всего благодаря преподавателям, чьи лекции журфаковцы помнят спустя десятилетия. История древнерусской литературы — великолепная Людмила Евдокимовна Татаринова. Античная литература — легендарная, артистичная Елизавета Петровна Кучборская. «Всегда в чёрном. В чёрной обтягивающей водолазке или чёрном тонком свитере с воротником под горло и в длинной чёрной узкой юбке». Истории зарубежной литературы Средневековья и Возрождения — Нинель Ивановна Ванникова, и её любимый вопрос на экзамене: «Как звали собачку Тристана?» Русская литература XIX-XX вв — Владислав Антонович Ковалёв, замечательный, внешне какой-то старорежимный профессор в смешной шапочке вроде тюбетейки. А лекцию об «Обломове» он читал в шлафроке — халате, который почти не снимал герой романа… Студенты следующих поколений добавят к этому славному списку еще имена.
Так или иначе, но кажется неслучайным, что именно журфак породил целый ряд литературных знаменитостей — это о. Михаил Ардов, Людмила Петрушевская, Саша Соколов, Татьяна Бек, Иван Жданов, Александр Терехов, Дмитрий Быков, Сергей Шаргунов, Анна Козлова… Список, опять же, можно продлевать.
На одном курсе с Третьяковым учились прозаик и кинодраматург Валерий Золотуха и поэт Алексей Цветков, в 1975 году эмигрировавший в Израиль, а потом перебравшийся в США. «Я увидел на его шее цепочку со звездой Давида. И то ли прямо спросил его, с чего бы это, то ли он сам, увидев мой удивлённый взгляд, решил мне сразу всё пояснить…», — вспоминает Третьяков.
Журфаковскую Касталию он описывает подробно, обстоятельно, стремясь — в идеале — к объективности. «Нет, не ждите от меня только сентиментального мемуарного садизма. Это будет и жёсткий мемуарный мазохизм, ибо, как я уже сказал, сохранились мои личные (то есть писавшиеся тогда только для себя) дневники того времени». Здесь самое главное — то время, то есть советское, брежневское. Его принято клеймить тоталитаризмом, в силу непонимания, что такое тоталитаризм. На самом деле тоталитаризма уже не было, о чем свидетельствуют и реалии тогдашней жизни, запечатлённые в этой книге.
Вот вроде мелочь, но характерная: песни, какие пели в 1970-х годах советские студенты, — песни вовсе не советские, а, наоборот, монархистские (или квазимонархистские). Пели «Поручика Голицына», с особым чувством выводя строки: «За нашим бокалом сидят комиссары и девушек наших ведут в кабинет». Пели старую солдатскую песню «Как ныне сбирается вещий Олег…» с припевом: «Так за Царя, за Родину, за Веру мы грядем громкое „Ура! Ура! Ура!“». «Или то же самое, но уже печально-обречённо: „Так за Совет народных комиссаров…“», — вспоминает Третьяков. Вспоминает и о том, как азартно они с сокурсниками играли в царские чины и звания, величая себя ротмистрами, поручиками и т. п. И тут же, на контрасте, приводит лист из газеты «Маяк коммунизма» от 29 июля 1972 года. О работе в стройотряде: «Познакомьтесь: Игорь Марьин и Виталий Третьяков. Общеизвестно, что раствор — это питание любого строительства. Вот эти двое и обеспечивают беспрерывную работу кладчиков…».
Главная страсть автора воспоминаний — книги (далее я бы поставила дружбу, потом любовь — о них много в Воспоминаниях). О его круге чтения свидетельствуют записи в дневнике: «Кончил «США — реклама». Читаю «Докт. Фаустуса». Кончил: «Критика экзистенциалистской концепции диалектики» (Г.Я. Стрельцова, М., Высш. шк., 1974). Начинаю Ницше «Так говорил Заратустра».
«Сначала, когда я читал, то думал, что из него [из Ницше] можно было сделать и коммуниста, и фашиста (после 1-й части). А теперь ясно — он слишком мещанин, бюргер, чтобы породить нечто большее, чем фашизм.. Но как неплохие отдельные мысли по форме и содержанию нижеследующие (и как знакомство с Ницше…»
«Прочитал «Город» Фолкнера. Есть чувство места. Мне в нём нравится, может быть, истинно американское, манера рассуждений и описаний.
Сейчас читаю Л. Леонова «Вор» в издании 34 года — «Советская литература» (книга взята у Белой)…ограничусь для меня главным — 1) сумбурность, негармоничность произведения, 2) сложное, сейчас уже запретное отношение к революции, 3) письменный диалог Манюкиной с сыном в начале второй части, строки (стр. 146)
«Дочитал „Вора“. Читаю Бабеля. По Бабелю надо учиться писать. О „Воре“ несколько слов особо. Во-первых, я, может быть, впервые читаю книгу, где так показан народ в революции. Не ах, не выстрелы, штыки и лозунги, а грязь, мрачь, злоба, жадность, т.е. то, что довольно характерно для человека. Мне понятна сейчас растерянность интеллигенции в послерев. пору. Мне противны почти все герои этой книги»,
«Макс Фриш — «Назову себя Гантейбайнтом». Очень интересно и есть некоторые «мои характеристики». «Хулио Хуренито» и Гонкуры — недочитаны. Ждут своего времени…
Кончил и Уледова «Проблема информации в совр. науке», М., Наука, 75.
Сейчас читаю «Соц. психологию» Шибутани. Это по диплому. Кроме того, «Другую жизнь» Трифонова из «Нов. мира». Прочитал «Если Бийл-стрит могла бы заговорить» Дж. Болдуина из «Ин. литературы». Сёй-Сэнагон давно дочитал.
Два маразма Ивана Шевцова — «Тлю» и «Во имя отца и сына».
Прочитал «Битву богов» Парни, «Деревенские повести» Вас. Белова, «Люди из захолустья» Малышкина».
Из «Иностранки» — «Вечера в Византии» Ирв. Шоу, пер. часть «Терезы Батисты» Ж. Амаду (не помню, что ещё), «Кладбище в Скулянах» Вал. Катаева в «Нов. мире».
И не верьте пропагандистам и просто глупым людям, которые утверждают, что в СССР хороших книг в книжных магазинах не было, а была только скучнейшая партийная литература и мемуарная трилогия генсека Брежнева! Они — врут! Свои библиотеки мы собирали в то самое советское время, и если бы ничего не было, библиотеки наши не были такими большими.
Конечно, какие-то книги очень хотелось иметь, а купить было трудно — в силу их особой востребованности, не соответствующей тиражам, и в силу бездарной политики тогдашних идеологов — самые востребованные книги продавались в спецмагазинах «Берёзка», причем только за валюту иностранцам. Еще были чернокнижники, то есть спекулянты, у которых купить можно было всё, но задорого.
Ну и, конечно, были библиотеки, совершенно необходимые при написании курсовых и дипломов. В мемуарах Третьякова появляются: факультетская библиотека, для, так сказать, самых простых нужд; для более серьёзных дел — прекрасная Научная библиотека им. А.М. Горького, один из корпусов которой находился прямо во дворе журфака (слева, если стоять спиной к Манежу). Также можно было, взяв на факультете направление, пользоваться такими библиотеками, как Ленинская (ныне Российская государственная), Библиотека иностранной литературы, ИНИОН (Институт научной информации по общественным наукам). Причем пользоваться можно было не только общими залами, но и спецхранами, где было всё — и иностранные книги и пресса, и изъятые из оборота издания.
И вот что важно: из воспоминаний Третьякова понятно, что он, со всем своим страстным увлечение литературой, вовсе не чувствовал себя одиноким островом в океане невежества — в литературу тогда были погружены все — ну или почти все, — таков был модус эпохи. Другой вопрос, кто с чем выныривал из этого погружения. В случае Третьякова это обернулось, в частности, тем, что в его «Независимой газете» — единственном из изданий такого типа! — появилось книжное приложение «НГ Ex Libris». И тем, что студенты Высшей школы (факультета) телевидения МГУ прежде всего усваивают тезу своего декана: «Телевизор должен стоять на книгах!»
Но в топографию той нашей жизни входили не только книжные магазины и библиотеки, но и кафе, бары, рестораны. Местоположение журфака в самом центре столице — на Проспекте Маркса, сейчас это улица Моховая, — располагало к соответствующим развлечениям. Те весёлые места автор с удовольствием и подробно описывает. И хочется снова пробежаться хотя бы по некоторым… Начиная с гостиницы «Москва» и далее вверх, по правой стороны улицы Горького (ныне Тверская).
Книга о журфаке интересна также старыми газетами, фотографиями, справками, письмами друзей, конспектами студенческих работ и прочими документами времени. Особая ценность — Указатель студентов, преподавателей и сотрудников факультета журналистики МГУ, упоминаемых в тексте. А кроме того — Общий именной указатель (как во всех книгах «Воспоминаний» Третьякова).
Вячеслав Осипов
Рецензия без названия
Завершив чтение «Журфака», а он заканчивается вовсе не словами «время завершить этот том моих Воспоминаний – книгу о факультете журналистики…», но большим именным указателем: как перед глазами, словно во сне, замелькали образы, лица, силуэты всех тех, чьи имена упоминаются в двух книгах. Боже мой! Как много! Жаль, что «Воспоминания» не вместили больший объём этих лиц и образов! Если бы такое произошло – получился бы энциклопедический отчёт о Пятилетнем плане развития средств массовой информации.
Отчёты скучны. А перед читателем не просто «разглядывание», угадывание правильности или ложности того или иного события, достижение «максимально возможной достоверности». Главное, на мой взгляд, Виталий Третьяков плывёт по волнам своей памяти уверенно, держа руль в направлении честности, правдивости, откровенности (местами излишней [излишней ли? Что об этом скажут другие наши однокурсники? – В. Т.]), объективности в оценке однокурсников и преподавателей. Некоторые характеристики – в одно два слова: «Гриня – тихий хипарь». Или о Володе Гарте – «был очень честолюбив…, очень нахватан, всё обо всех знал и любил обо всём рассуждать. Таким в нашей группе был ещё Лёша Шведов». Полностью присоединяюсь к таким характеристикам, так как учился и в какой-то мере дружил с этими ребятами. Одного, правда, судьба забросила и неизвестно на каком месте определила, другого – провожал в последний путь из морга одинцовской больницы.
Некоторая недосказанность или ошибочность сквозит в начальных кратких характеристиках двух групп «международников». Например, Петька Татауров уже многие годы живёт то ли отшельником, то ли фермером на берегу Угры, посёлка Всходы, Смоленской области, а не на Волге и Оке; Юра Чабанов – «очень порядочный и знающий человек…постепенно от нас отошёл». У Юры произошла трагедия, о которой Виталий не знал и по той же причине Юрка не появлялся ни на одной встрече выпускников. Володя Белов – назван в книге правильно на 31 странице, а на других почему-то зван как Александр Белов. [Уже исправил ошибку, точнее даже – описку. – В. Т.] Действительно, Сашка Белов учился на нашем курсе, но рано ушёл из жизни. Он запечатлён на одной фотографии из Бородино. Сидит в центре. Между Шведовым и Мосоловым. О, ужас! Все трое давно уже покинули эту землю.
К некоторым моментам жизни, особенно молодёжной, мы относимся как к мелочам, ничего не значащим и не повлиявшим на все оставшиеся годы. Но вот наступает зрелость, нынешняя молодёжь обзывает её старостью, и в клетках памяти из «якобы забытых мелочей», а в книге «Журфак» не один вагон, а целый состав, заполненный такими мелочами, рождается мир и дружбы, и любви, и предательства, и поступков. Не знаю, как читателя, но меня сначала рассмешила, буквально до сентиментальных слёз, а потом… потом вдруг открылись первые уроки любви. Вот те несколько строк из первой книги «Журфак»: «Добавлю несколько исторически малозначимых, но всё таки примечательных и отражающих нашу жизнь того времени (подчёркнуто уже мной – Усатый) мелочей. Кажется, ещё во время учёбы (именно тогда, потому что одновременно с предоставлением книги тебе, я в тот же день, или почти в тот же, передал Петруччио пачку «Slimy», которую он стеснялся купить в аптеке – В.О.) Усатый дал мне почитать добытую им где-то книгу «Техника современного секса». Это были то ли сброшюрованные, то ли просто в отдельной папке сложенные страниц сто машинописного текста. По-моему, даже с рисунками. Небесполезная, кстати, в то время для меня оказалась книга. Не так, чтобы я и без неё не справился, но тем не менее…Года полтора она у меня лежала – почему-то я всё никак не мог вернуть её Славке.
Помню также, извините меня за эту деталь, что именно Усатый подарил мне упаковку презервативов, которую я тоже года полтора таскал в своём портфеле, так их ни разу и не использовав, ибо почему-то никто из тогдашних моих пассий этого не требовал, а сам я вообще о необходимости какого-либо предохранения никогда не думал, полагаясь в этом на волю партнёрш.
Сходились мы с Усатым и в страсти к хорошим книгам…,»
Разве не так или что-то подобное открывало нам мир предстоящей любви? Понятно, что не пушкинские вздохи и ахи, но… О студенческих любовных вздохах в книге «Журфак» написано, по признанию самого автора воспоминаний, чуть ли не в шекспировских тональностях.
Не забывает автор воспоминаний о журфаке и критического отношения (порицания) самого себя и окружающей его молодёжной, политической, идеологической, экономической, литературной, дружеской, творческой сфер и атмосфер. А раз так, то перед будущим читателем не просто «воспоминания», а серьёзная литература о советском былом и думах того времени.
На последние слова, предвижу словесную атаку: да какие там думы – сплошной застой везде и всюду. Брякнул Горбачёв М.С. на съезде КПСС «в жизни общества стали проступать застойные явления», а журналистская братия вместе с власть предержащими разнесли это клише по городам и весям. Нет чтобы Горбачёву честно и у конкретно сказать, почему на прилавках нет достаточно колбасы или сыра, ограничена продажа вина и водки, и рыбу едят только на Дальнем Востоке, так он только заявил о «застое». Застой больше в руководящих головах образовался. О чём кстати Виталий Третьяков намекнул в своих «Воспоминаниях» (ещё ранее в первых трёх томах о детстве и отрочестве), но детально обосновал в политических портретах Брежнева, Горбачёва и Ельцина, опубликованных позже в «Московских новостях».
Да, с книгами, их приобретением были трудности. Но не согласен с тем, что их невозможно было достать студенту или книголюбу. Виталий Третьяков сам пишет, что в районных центрах покупал много интересных книг, правда, не всегда хватало рубля-двух. А сейчас, чтобы купить «интересное», «редкое» нужны дополнительные тысячи рублей. То есть — такая покупка студенту недоступна. А в 70-х годах, ссылаюсь на собственный опыт, покупал редко издаваемые книги в национальных издательствах по почте: Хемингуэя и другие в 1974 году купил через «Картя Молдовеняскэ» [и для меня Славка этот сборник романов и рассказов Хэма купил – В. Т.], трёхтомник Вознесенского, избранное Бунина, К. Ясперса «Постижение истории» через рижское издательство «Лиесма». У Виталия Третьякова есть книга – «Как стать знаменитым журналистом». Думается, впрочем, я даже уверен, что «Журфак» показывает начальный процесс, жизненный процесс становления молодого человека, мужчины и женщины, избравших журналистику своей профессией. Не все идут и проходят эту дорогу, этот жизненный путь. Почему? Ответы читатель найдёт уже в предисловии к этой книге. Ответы могут кого-то шокировать, кого-то удивить, а кого-то и разозлить. Какие впечатления у вас останутся после прочтения – вы сами определите. Но я больше чем уверен, что большинство журфаковцев, да и студентов в целом, скажут:
Если снова начать,
Я бы выбрал опять
Бесконечные хлопоты эти!
Владимир Мамонтов, 3 апреля 2023 г.
«Журфак» Третьякова…
Виталию Товиевичу Третьякову, моему доброму другу, удалось практически невозможное: впервые за очень долгое время я от сих до сих прочел книгу, даже не одну. Я имею в виду его автобиографический многотомник «Из СССР в Россию и обратно», который он не спеша и очень вдумчиво, въедливо даже пишет — и вот дошел до томов, которые называются «Журфак». Подразумевается МГУ, где автор учился.
Книг я не читаю по весьма уважительной причине: много прочел за жизнь (хотя Третьяков прочел их, как я теперь понял, гораздо больше). И среди них те, которые мне и в страшном сне не привиделось бы открыть: например, он упоминает, что вник в «Социологические законы» А.К. Уледова. Где есть глава «О различении законов исторического процесса и законов общества как социального организма». Господи, твоя воля! Третьяков в воспоминаниях своих безо всякого стеснения сообщает, что не просто одолжил или взял в библиотеке этот труд, а купил его! Купил! Пошел в книжный — а там новинка: Уледов, методично, по-марксистски разбивающий вдребезги заблуждения тех симплициссимусов, кто полагал законы исторического процесса схожими с кодексом социального организма. И Виталий Товиевич, ясно сознавая, что ему может не хватить вечером на второй коктейль Шампань-коблер для Нинки, Олеси или Ирины, лез в бумажник и отдавал часть стёпы за Уледова в кассу.
Это много говорит об авторе внимательному читателю, то есть мне. Да, я понукаем дарственной надписью Виталия, который предупреждает меня о тяжелых последствиях, если я не напишу отзыв на его многотомное воспоминание. Но не страх, не дружеский долг единственно заставил меня открыть «Журфак», увлечься, сравнивать немногочисленные вклеенные черно-белые фотографии с живописными литературными описаниями друзей Виталия, подруг его и преподавателей, а также дочитать повествование до конца — и даже рассказывать о книжке любым кстати подвернувшимся собеседникам. Дело в том, что читая предыдущие автобиографические книги Третьякова, где он методично, но любовно развинчивает страну в которой родился и жил, школу, где учился, семью, где был воспитан, я понял, что ныряю в одно с ним море. Хотя территориально он чаще нырял в Черное, а я в Японское. Мне страшно нравится, что разбирая до тонкости нашу тогдашнюю жизнь, он не разбрасывается детальками и винтиками, а перетирает их, влажной, как сон, тряпочкой, очищает там, где хочет, чтобы они вновь блеснули. И прежде, чем хоть что-нибудь наше, советское вроде военной кафедры, студенческой «картошки» или разжимной оправки (с упоминаемой Виталием выставки «Французское станкостроение»), отправить в утиль, он, собрав в кулак всю свою объективность, проверяет дозиметрами и омметрами: а не послужит ли ещё? Не пригодится ли? Не станет ли доброй оправой (а может и опорой) чему-то отменно нынешнему?
Ни я, ни Виталий не выбросили советских ёлочных игрушек из детства, и даже ватные деды Морозы под ёлками у нас с ним одинаковые.
Конечно, я с интересом прочитал, как там на их журфаке МГУ было всё устроено. Как там преподавали, в каких платьях лекции читали, за что ставили пятаки и за что выгоняли с зачетов. Как легендарный декан Ясен Николаевич Засурский подписывал бумагу, разрешающую отличнику Виталию Товиевичу выпускать студенческий журнал, но разрешённый журнал так никогда и не был выпущен: оно и верно, кому он нужен, разрешенный? Но, поскольку Виталий раз сто на протяжении воспоминаний призывает ценить правду, ничего не скрывать и делиться сокровенным, то я скажу, что с особым удовольствием читал о его романах. Причем, у меня сложилось впечатление, что и сам автор чуть более служебно описывает учебный процесс, чем романтику. Самую малость. Все кто видят Третьякова на телеристалищах, кто ценит его, как создателя и незабываемого редактора «Независимой газеты», должны, мне кажется, погрузиться в волшебный мир детальнейших описаний брюк и кофточки девушки, с которой будущий мэтр находил укромное местечко на траве в Лужниках (ну, не на поле, разумеется). Позволю себе чудовищный спойлер этого эпизода, но ничего не могу с собой поделать: на девушке была кофточка со множеством пуговичек. Что хорошо. И брюки. Что плохо… э, нет, тоже хорошо, потому что брюки на резинке. Свидетельствую: это типический образ. Воспоминания о такой предусмотрительности советских девушек от Бреста до Берингова пролива захлестнули, пробудили воспоминания и, каюсь, умилили меня.
Больше того: в ткань повествования изящно вплетен «Дневник для Нинки», это не та, которая с пуговичками, и не та, которой не шли шорты, и не та, с которой Виталия застала сестра, а совершенно другая (надо заметить, что в книге все они документально снабжены собственными фамилиями и именами, а также и портреты их имеются). Прежде чем публиковать этот дневник, исполненный подлинной поэзии и искренней горячности любящего сердца, автор, сорок лет его не перечитывавший, предуведомляет о шекспировском накале страстей. О, да. Там подлинно всё, там всё до слёз. Дневник этот — страдания по любимой, уехавшей на полтора месяца в Дамаск. К мужу, которого выпустили в Дамаск потому, что у него есть жена — и она приедет к нему в Дамаск (кто жил в СССР — поймут, в чем тут хитрость). Она не может подвести мужа, но она любит Виталия — и там ещё один на камчатке этой драмы маячит, которого тоже бы надо бросить, но это потом, по возвращении. Надо ли говорить, что Нинка Виталием описана, как живая. С её простыми платьями, красной кофточкой, уместно открытым купальником и лицом, напоминающим разом и Люсьену Овчинникову, и Уитни Хьюстон. Во Вселенной Виталия Товиевича Третьякова и не такие луны сливаются. Такая книженция.
Серьезно же говоря, перед нами уникальное (и ещё далеко не оконченное) художественное, документальное, дотошное, вдохновенное, саркастическое, романтическое и всякое иное самоописание роста толковых, если не сказать, выдающихся людей в СССР. И не только в сфере медиа. Перед нами явление, как минимум, в биографическом жанре, и энциклопедия Союза. От геополитических высот до марок портвейна. Написано это человеком памятливым — и бережливым: где что забыл, там есть дневник, пожелтевшая общая тетрадь. Или три ящика театральных программок. Там есть друзья — напомнят. Воссоздадут. Это написано человеком любознательным и сохраняющим натуральный интерес к жизни. Рискну предположить, что из всех, кто учился с Виталием на его курсе (а я внимательно перечитал скрупулёзные списки его сотоварищей) именно Виталий добился наибольших успехов. Он самый известный. Талантливый и работоспособный. Интересный. Почему? А книга даёт тебе ответ и на этот вопрос, дружок. Первое: любознательным надо быть. Второе: московским мажором, который поступает и экзамен сдаёт по звонку, не надо быть. Третье: надо любить жизнь, ничего не чураться и не разбрасываться людьми, которые встречаются тебе на пути. Четвертое: неукоснительно верить в себя.
Ну, и Уледова надо-таки покупать.
